Воспоминания жертв тоталитарных режимов будут помещаться на домашнюю страницу "Международного просветительского центра писателя Михаила Нарица".
Если вам есть что вспомнить - пишите нам по адресу:
Atbrīvošanas aleja 48A, Rēzekne, Latvija, LV 4601
или воспользуйтесь e-mail: latgserviss@inbox.lv
Воспоминания генерала Петра Григоренко
о его пребывании на принудительном лечении в психиатриченской больнице
Григоренко Пётр Григорьевич
Член-основатель Московской и Украинской Хельсинских групп. Родился в крестьянской семье. Работал слесарем, сцепщиком вагонов, кочегаром, машинистом паровоза. Был активистом комсомольского движения. Один из организаторов комсомольской ячейки в своем селе (1922), делегат съезда (1930) и член ЦК Комсомола Украины (1929-1931). В 1927 году вступил в Коммунистическую партию. В 1929 окончил рабфак, учился на инженерно-строительном факультете Технологического института в Харькове (1929-1931). С 1931 года – профессиональный военный. Окончил Военно-инженерную академию им. Куйбышева, в 1934-1937 служил на командных должностях в Белорусском военном округе, затем был слушателем академии Генерального штаба. В 1939-1943 служил на Дальнем Востоке, участник боев на реке Халхин-Гол (1939). В 1944-1945 – на фронтах Великой Отечественной войны. Дважды ранен. Закончил войну в звании полковника в должности начальника штаба дивизии. Награжден орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды, орденом Отечественной войны и шестью медалями. С декабря 1945 по сентябрь 1961 – на преподавательской и научной работе в Военной академии им. М.В.Фрунзе. Кандидат военных наук (1948), автор 83 работ по военной истории, теории и кибернетики.
Петру Григорьевичу даже в голову не приходило, что здоровые люди в целях изоляции их от общества могут помещаться в психиатрические больницы.
***
Я это понял лишь, когда мне самому было объявлено постановление о направлении меня на психиатрическое обследование. Прочтя постановление, я посмотрел на следователя и спросил: "Нашли выход из тупика?". (До этого я неоднократно говорил ему, что, если будут соблюдаться все процессуальные нормы, следствие очень скоро зайдет в тупик.) На этот вопрос следователь стал сбивчиво и путанно говорить:
"Петр Григорьевич, что вы подумали! Да нет, это простая формальность. Вы человек абсолютно нормальный. Я в этом не сомневаюсь, но у вас в книжке есть запись о контузии, и этих случаях психиатрическая экспертиза обязательна. Без этого суд не примет дело.
На мое замечание, что для передачи куда бы то ни было дела, надо иметь само дело. Он продолжал заверять, что после окончания экспертизы следствие будет продолжено и дело оформят. Но для меня становилось все яснее, что никакого следствия не будет, что мне обеспечена "психиатричка" на всю жизнь (так я в то время думал).
Когда я прибыл в отделение, там находилось 9 человек. В течение последующих пяти-шести дней прибыло еще двое. Руководствуясь своим пониманием цели назначения экспертизы, я предсказал всем одиннадцати, кого какое ждет заключение. Исходил я при этом только из характера дела каждого -- из доказанности или недоказанности преступления, а не из психического состояния каждого. Да собственно, даже без медициского образования было ясно, что психически неполноценным среди нас является только один, но именно ему я предсказал обычный лагерь. "Дурдом", по-моему, ожидал только троих. У этих людей следственное дело было пустым и не было никакой возможнеости наполнить его содержанием.
Ленинградская спецпсихобольница находится в здании бывшей женской тюрьмы, рядом со знаменитыми "Крестами". Здесь, как и в обычных тюрьмах, нормальные перекрытия имеются только над камерами. Середина же здания полая. Так что с коридора первого этажа можно видеть стеклянный фонарь крыши над пятым этажом. В этом колодце звуки распространяются очень хорошо и даже усиливаются. Особенно страшно это для людей с легко ранимой психикой, страдающих бессонницей, не умеющих самоизолировать себя от посторонних звуков, а они там распространяются с невероятной силой.
Но для меня лично это обходилось благополучно. Возможно, условия профессии, а может железное здоровье, которым наградили меня родители, позволили быстро приучить себя к самоизоляции от всего, что не имеет непосредственного отношения ко мне. Я мог не слышать, чем жила вся тюрьма в течение более чем двух часов - ловлей буйно помешанного, которому удалось каким-то образом вырваться у санитаров и в голом виде носиться по всем этажам. Я мог привыкнуть не замечать непрерывную чечетку, отбиваемую у меня над головой почти круглыми сутками (перерывы наступали только на те короткие промежутки времени, когда танцор падал в полном изнеможении).
Если бы в такую обстановку люди могли попадать только иногда, случайно, то и в этом случае каждый такой факт надо было бы расследовать самым тщательным образом с соблюдением самой широкой гласности. Но это не случайность, а система, при том широко практикуемая. Я уже указывал, что только в течение месяца, когда я был на экспертизе, Институт Сербского произвел троих здоровых в сумашедшие и оправил одного безусловно психически ненормального человека в лагерь. Последнее тоже ведь система. Правда, понял это только после прочтения книги Анатолия Марченко "Мои показания". Оказывается, такие люди нужны в лагерях для того, чтобы делать жизнь здоровых людей еще более невыносимой.
Воспоминания М. А. Нарица о его пребывании в Ленинградской специальной психиатрической больнице тюремного типа
...Это была трудная ночь, первая ночь в тюремном сумасшедшем доме.
Однако, мне нужно спать, это основа любой победы. Но вместо сна одна картина за другой... Вспоминается нечистоплотный запах и холод здешней бани... Холодно и здесь, пытаюсь ещё больше скрючиться.
Спит ли мой сосед? Сколько он порассказал мне сегодня кошмарных вещей! Я повторяю его слова:
"Это - пыточная тюрьма. Под предлогом, что здесь сумасшедшие, им дано право делать всё, что захотят: и бьют, и лекарства дают вредные, и допрашивают с уколами".
И мне такой укол делали, когда пришёл в сознание, смотрю, а у неё целая страница исписана, не помню, что спрашивала, что я отвечал.
***
Очень страшно, как мертвец из могилы, кричал исхудавший парализованный мужчина:
"Это вы меня сгубили, это вы виноваты!.."
Сосед пояснил:
"Неудачно укол сделали. Из позвоночника мозговую жидкость брали..."
Надо спать, а во мне всё возмущено... Нет, я ещё не видел самого главного издевательства над человеком. Оно здесь! Но на этих не коричневые рубахи, а белые халаты. Тупым топором они хотят переделать мою душу... Сохранит ли моя голова то, что я не додал людям?
"Спать!" Прежде всего здесь, в постели, я должен выиграть сражение, остальное проще. Однако, мои слова, как бы они не были разумны и убедительны, остаются где-то снаружи, а внутри меня всё пропитано страхом. Мне случалось видеть в лагерях, как бандиты угрожали ножом-- замахивались, но ран не делали, считая, что страх острее удара... Нет! Пустым маханием меня не возьмёшь! Или ваши руки будут в крови, или потерпите поражение».
***
Судебно-психиатрическую комиссию составляли почти одни женщины. Больше десятка человек. В руках у них - вещественное доказательство моего преступления - моя рукопись. Одна на всех! По нескольку листков на каждого. При мне заканчивали её делёж. В конце продолговатой комнаты восседал старенький профессор Случевский [1]. Вид, как подобает, солидный, но на меня он произвёл жалкое впечатление... Седой клинышек как бы приклеен к подбородку. Слабым голосом он спросил меня:
- Как вы смотрите на всё, что с вами происходит?
- Я ещё не знаю, чем кончится этот спектакль, поэтому ваш вопрос считаю несколько преждевременным.
- Вот вы написали литературное произведение... тогда как у вас на это нет ни достаточной эрудиции, ни достаточного таланта...
Я спросил:
- Вы разрешите предложить всем вам один вопрос?
Несколько смутившись, он ответил:
- Пожалуйста!
- Из здесь присутствующих кто-нибудь читал моё произведение от начала до конца?
Он ещё более смутился... Перемолвившись с экспертом, он ответил:
- Ваше произведение читала врач-эксперт [2].
- Вы не читали... И тем не менее, ваша совесть позволяет утверждать, что оно бездарно!
- Мы верим нашему эксперту, У неё достаточный опыт, обширные познания.
- Даже в области искусства?
- Да. Кроме того, у нас есть рецензия на ваше произведение специалистов... писателей.
- И вы верите, что в нашем государстве найдётся специалист, писатель, способный высказать своё собственное мнение...
Наконец он спросил меня, считаю ли я себя больным.
- До сих пор был здоров... Не знаю, удастся ли вам сделать меня больным.
- За кого вы нас принимаете?
- "Трижды убийца, убивающий мысль" - эти слова Ромэна Роллана я взял эпиграфом к своему произведению. Они относятся к Сталину и его помощникам... Посмотрим, будут ли они относится и к вам...
Итак, я оформлен сумасшедшим. "Гуманное" государство меня не наказывает, а лечит. И лечение это нужно не мне, а государству. Моему здоровью оно будет вредно. Когда меня арестовали первый раз, а это было в 1935 году, меня пытались убедить, что я враг государства. Когда же я стал врагом этого государства, меня пытаются переубедить, что я не враг, а больной... Причиной моей болезни считают незаслуженно понесенные наказания, которые я перетерпел... Теперь причина болезни годится в качестве лекарства от этой же самой болезни, ибо лечить меня будут не в курортных местах, а в тюремных. Главный метод "лечения" - устрашение, главный признак выздоровления - раскаяние. "Лечить" меня можно сколь угодно долго: всегда можно сказать, что "ещё не выздоровел".
Меня ещё не перевели из экспертного отделения, а заботы о моём здоровье становятся более активными: меня без всякого повода перевели в камеру к рослому, крупному мужчине, который пользовался известностью неукротимого драчуна. Я сам несколько раз видел его в таком состоянии, когда он набрасывался с кулаками на кого угодно. Первый вечер мы провели мирно, на другой день он разошелся...
Ещё позже я был переведён в седьмое отделение, и начал, конечно, с двадцать пятой палаты. Таких палат, как двадцать пятая, в каждом отделении две-три. Вновь поступающих суют туда под предлогом ознакомления с их поведением. Называются эти палаты наблюдательными. Переводят туда и для того, чтобы наказать провинившихся. Нечто вроде карцера. Побывавший там становится сговорчивее...
В палате тесно. Дюжина живых существ шевелилась, ища себе какое-нибудь занятие. Один из них подкарауливал возможность схватить чьи-либо тапочки и выбросить их в форточку. Первым ко мне подошёл тот, кто выполнял обязанности старосты и чувствовал себя здесь хозяином. Задавши мне несколько вопросов, он отрекомендовал свои владения пренебрежительным жестом: Тут у нас ни одного нормального - все чумари!
1.Измаил Федорович Случевский - профессор-психиатр, основатель "Ленинградской школы психиатров". Автор учебника по психиатрии.
2.Лидия Алексеевна (на языке больных - "Лидушка") врач-психиатр, судебный эксперт. Во время описываемых событий была убита мужем в семейной ссоре...
Воспоминания Аурелии Моцане
о депортации - событиях 1941 года и последующих.
14 июня 1941 года нашу семью - отца Казимира Паулиньша 1882 года рождения, мать Хелену, 1901 года рождения, сестру отца Стефанию, детей Евстезию, 1929 года рождения, Аурелию 1931 года рождения и Риту 1939 года рождения, доставили в Красноярский край, Дзержинский район, деревню Макарова.
***
Мы жили в Резекненском районе. В Озолмуйжской волости, усадьба "Залю". За нами приехали ночью. Всех подняли, заставили быстро одеться, т.к. надо было ехать. Один милиционер стоял в дверях с винтовкой, остальные стояли рядом с отцом. Сестра отца хотела пойти в кладовку, чтобы взять что-нибудь поесть, но ей не разрешили это сделать. Мы взяли с собой очень мало, только кое-что из одежды. Нас посадили в грузовик и отвезли на станцию Резекне2. Там стоял длинный товарный поезд, вокруг него стояли охранники. Нас загнали в один из вагонов, где уже были люди. Потом еще и еще приводили и приводили. Отца сразу увели куда-то в друге место. Мы его больше уже никогда не видели. На окнах вагона были решетки. Внутри вагона нас было очень много, спали рядом друг с другом, в два этажа, было очень тесно. Прямо в вагоне приходилось справлять нужду, для этого, в полу была небольшая дыра. Мы очень долго были в пути. С самого начала нам не давали ничего есть. Все ели то, что взяли с собой. Если у кого-то ничего не было, остальные делились с ним едой. Позже, на некоторых остановках нам давали горячую воду и суп (если это можно было назвать супом). Только двоим человекам разрешали выйти из вагона под конвоем, они ходили за едой. Нас привезли на поезде в город Канск. В Канске нас ждали -- за нами приехали из разных колхозов на телегах. Повезли нас семьями. Нашу семью и еще 8 семей отвезли в деревню Макаровку, это 120 км от города Канск. Сначала мы все поселились в колхозном клубе. Местные приходили в клуб посмотреть, кого же сюда привезли. Кто-то умудрялся проносить что-нибудь нам поесть. Потом по три - четыре семьи нас поселили в пустующих домах. Колхоз был очень бедным. Вначале, пока у нас еще была какая-то одежда, мы обменяли ее у местных, на еду, но когда одежда закончилась, все было ужасно. Ранней весной мы ходили в поле собирать оставшиеся с осени колоски. Иногда нас замечал бригадир, и тогда ,он отбирал у нас собранные колоски. Мы все время были голодны, весной, когда подрастал щавель, мы его собирали, приносили домой, заливали кипятком и ели. Или пили соленую воду - после этого не так сильно хотелось есть.
Маму направили в колхоз, на разные работы, но денег не платили. Позже мама и другие женщины из деревни ходили в лес заготавливать дрова. Тогда можно было заработать 100гр хлеба в день, но что это для такой семьи. Зимой холодно, одеть нечего, обуви тоже нет. Помню, у мамы была юбка, сшитая из мешка, и та, вся в дырках.
Каждую неделю приходилось регистрироваться, чтобы подтвердить, что никуда не сбежал. Позже мама устроилась на ферму дояркой. Время от времени мама приносила немного молока (конечно, взятого без разрешения).
Мы были счастливы, когда получили мясо мертвой лошади, которое казалось таким сладким и восхитительным. Еще мы ели мясо овец, оно было очень вкусное. Летом, в тайге собирали черемшу - не знаю, как она называется по-латышски, у нас она не растет. Ее зеленые листья пахнут чесноком. Осенью собирали грибы и солили на зиму.
Когда Латвия была освобождена от немцев, родственники стали присылать нам посылки и деньги, чтобы мы могли купить корову. Так постепенно начала восстанавливаться нормальная жизнь.
Об отце мы узнали, что его увезли в Кировскую область. В Вятлаг НКВД, где его расстреляли.
Сестра отца самовольно покинула поселение и приехала в Латвию. Ее осудили второй раз, за побег и заключили в тюрьму.
В 1946 г. я вернулась в Латвию, с младшей сестрой. Я не знаю, кто они были, эти люди, которые организовали возвращение детей. Нас разместили в детском приюте в Риге, на улице Маза нометню. Из приюта нас забрала сестра нашей матери, у нее мы в дальнейшем и жили. Моя мама и моя старшая сестра Евстезия получили разрешение и вернулись в Латвию в 1954 году.
Аурелия Моцане.